О костях, джунглях и выпивке.
Часть первая
Стук. Чавканье. Тихая ругань кого-то из лесорубов, проклинающего москитов. Кричащие трели неизвестных птиц. Я слышу эти звуки даже сквозь редкий, полный пугающих видений сон.
Днем зеленые листья хлещут меня, насекомые, жужжа, забираются под одежду, путаются в бороде, лезут в нос, уши, глаза; тело зудит. Чавкает и обдает вонью перегной под подошвами. Джунгли похожи на лихорадку.
Горячий воздух наполняют рубленые богохульства, кошки снуют под нашими ногами, шипением распугивая ящериц. Топоры впиваются в пальмы. Эти проклятые джунгли хрипят и отступают под напором остро заточенных лезвий. Они заманивают нас в ловушку, я чувствую это.
Сухой скрежет кошмарных снов преследовал наш фургон по пути сюда, сменившись на месте скрежетом костей. Каждое утро, беззвучно трубя у ворот лагеря, мертвые слоны нескончаемым потоком идут на водопой, затем медленно, словно дожидаясь самой жары, маршируют обратно, подставляя жаркому солнцу мокрые кости. Мы достигли нашей цели. Мы нашли кладбище слонов.
К полудню звери удаляются достаточно далеко для того, чтобы можно было рубить лес. Лесорубы, тяжело дыша, погружаются в жару. Остальные, включая меня, таскают бревна в лагерь. Час за часом, день за днем. Каждый истощен настолько, что тоже начинает напоминать скелет. Разговоры наполнены оскалами черепов, обтянутых обгоревшей на солнце кожей. Еда есть, но нам нужны кости. Кости привели нас сюда, кости наша цель. Кости…
Морул не выдержала первой. Она выбежала к утренней процессии прежде, чем мы смогли что-то понять, и с визгом попыталась оторвать у идущего последним скелета берцовую кость. Тот какое-то время не понимал, что происходит, а потом… мы так и не нашли ее останки - только кровь.
Вторым стал Тудлон. Он уже начинал сходить с ума, когда на него набросился мертвый, как и все в этих проклятом месте, ягуар. Я могу видеть труп лесоруба со стены. Я могу видеть его кости…
Риск стоил того. Я выбежала наружу вчера ночью, оглушив дежурящего Олина, и рванула к останкам. Ягуар ждал меня, но я успела схватить выбеленную солнцем рубашку мертвого Тудлона. Когда я вернулась, Зон и Олин готовы были меня убить – убить, что забрать мои кости.
Сейчас, в дневной полудреме я смотрю на добытую вчера вещь. Тудлон был моим другом, поэтому завтра я попытаюсь еще раз. Его кости должны принадлежать мне...
Часть вторая
Джунгли гулко смеялись громким топотом мертвых ног. Хор предсмертных криков, то угасающих, то вновь нарастающих, прорезал слух до крови.
Зон привык рубить, привык к жаре, мошкаре, запахам и тихому бормотанию Стодира за спиной. Работа усмирила Зона, как усмиряют дикую лошадь - до пены изо рта. Зон мало говорил, мало ел; не кричал от своих кошмаров, только крепко сжимал зубы. Зон привык к виду распухшего от личинок трупа Силгун неподалеку от озера.
Сейчас, когда его череп проломил костяной хобот, Зон привык к смерти. В безразличных, забрызганных кровью глазах лидера отражался лесоруб Олин, остервенело стучащий топором по дереву. Олин всегда говорил, что работа его успокаивает. Смотря исключительно на свои грязные в язвах руки, сжимающие ритмично жалящий древесину топор, лесоруб не оглядывался на крики за спиной.
В крепости стало слишком много спокойствия. Королевская экспедиция деловитым шумом унесла с собой страх, четверка выживших воспряла духом, работы продолжались. Джунгли сдавали свои позиции день за днем. Слоны, словно испугавшись возросших числом дварфов, прекратили свои утренние шествия. Ягуар пропал. Спала жара, задремали насекомые, стих вой кошмаров. Пьяные и осмелевшие дварфы, выставив дозор у входа, уходили на поиски кладбища костей все дальше и дальше.
Смелость иссякла, когда храбрая Зуглар решила похоронить погибших. Она кричала так, что сперва подумали на одну из ночных птиц, но крик, исполненный боли и ужаса, повторялся снова и снова. Затем к ее крику присоединился другой, уже ближе к лагерю, поднялись ругань, молитвы, визг…
Джунгли ожили, поддакивая шепотом листьев, хлеща раскалившимся за несколько мгновений воздухом в лица. Их перекошенная морда хохотала желтыми, давно не знавшими стоматолога зубами слонов. Скелеты пришли отовсюду: с севера, с запада, с востока, с юга, трубя во влажный от крови воздух. Темно-зеленый полог пальм затрясся, наполненный хаосом убийств
Почти все дварфы работали снаружи. Кто-то пытался убежать, кто-то сражался – все тщетно. Датан исполнил свой долг до конца, дав Олину несколько секунд на то, чтобы спастись. Лесоруб слышал, как тело капитана стражи с глухим хлюпаньем упало на утоптанную траву, и зачем-то обернулся. После этого для Олина существовали только его руки.
Когда он все же пришел в себя, было уже слишком поздно. Слон со сломанным бивнем, только что прикончивший Зона, неспешно шел к лесорубу. Олин сжал топор до белизны костяшек, готовясь умереть. Внезапно из кустов раздалось истошное мяуканье, показавшееся лесорубу чем-то невозможным и неуместным. Олин оглянулся на источник звука. Один из котят распорол лапу о шип и теперь, истекая кровью, просил о помощи.
Слон застыл в нерешительности, а затем, также медленно и угрожающе, как шел к Олину, двинулся к кусту. За несколько секунд лесоруб добежал до лагеря, еще столько же ему понадобилось, чтобы проорать «ОТКРЫВАЙ!».
Жара, кошмары и утренние парады мертвых вернулись на свое место. Трое из четырех оставшихся дварфов каждый день смотрели со стен на бурую от высохшей крови траву, и только Олин вместо этого смотрел на свои руки. Он вспоминал всех тех кошек, которых относил к мяснику.
Часть третья
Листва шумела за частоколом, потеряв лицо, став просто листвой. Пели красивые птицы с красным опереньем, журчала вода. Насекомые жужжали вокруг, вяло покусывая задубевшую кожу. Олин и остальные были заняты. Заняты всепоглощающим страхом.
Бывший лесоруб, а теперь лидер экспедиции, трясущимися руками поднес пиво ко рту, пролив добрую половину пинты на грязный колтун бороды. Нос дварфа был забит раздавленными личинками мух, ботинок прогрыз какой-то червяк, на одежде, в особенности в карманах, кишели блохи. Третий месяц выжившие пили, забыв обо всем, стараясь не смотреть на тела под стенами и скелеты, что их охраняют. Олин понимал, что рано или поздно бивни воткнутся в ворота, что полетит шрапнель щепок, что острые кости разрежут его плоть. И все же надеялся – поэтому и пил.
Оставшиеся дварфы несколько раз пытались прорваться наружу, но громады скелетов всегда загоняли их обратно. Один топор на троих, море выпивки и неотвратимая смерть. Старая история.
Сегодня, вчера, завтра, неделю назад – время смешалось в коктейле запоя. Олин не смог бы сказать, когда именно пришел конец. Он помнил, как истерично полузавизжал-полузаикал Ид, как глядел на слонов пустыми глазами Коргот, как он сам, Олин, оторвался от кружки, взял в руки топор и на ватных ногах, изрядно покачиваясь, пошел навстречу смерти. Бывший лесоруб был чертовски пьян и не был настроен кружить вокруг да около - просто ударил наотмашь ближайшего к нему зверя. Зазубренное с писком разломилось пополам, огромная кость проломила Олину грудь – дварф знал, что так все и будет. Сплюнув кровью, уже умирающий, он со всех оставшихся сил ударил в ответ обухом.
В последние секунды до смерти Олин смотрел на разваливающийся остов окончательно убитого животного. Лесоруб прожил хорошую жизнь. «Жаль только, что выпивка пропадет» - напоследок подумал Олин. Слоны протрубили несколько раз и отправились на водопой.
