Обок пришёл в Хосвильт в середине лета 256-го года. Местечко для жилья он выбрал нехитрое — площадь у колодца на одной из торговых улиц. Днём он по большей части дрых, подложив рюкзак и два своих топорика под голову, периодически просыпаясь и смачивая глотку колодезной водой. Ел он там же, на площади, и когда у него заканчивалась еда, он наведывался в рыбную лавку напротив. "Эй, Труни!" — говорил он гоблину-торговцу и тыкал кривым пальцем в китовое филе, — "Давно ли у тебя валяется эта дохлятина?" "Висший сорт!" — отвечал гоблин, — "Сегодня месяц как завезли. Покупай, дарагой, не пожалеешь!" Обок, ворча что-то о холодильниках, отсчитывал десяток монет и забирал несколько кусков китового мяса. Возвращаясь к своему источнику воды, он разводил костёр и поедал мясо всырую, жмурясь и урча от удовольствия. Затем он снова засыпал, чтобы вскоре проснуться и поприставать с напрасными вопросами к проходящим мимо детям.

— Эй, Этра! Меня зовут Обок, и я дварф. 
— Будь здоров, Обок. Я заметил. 
— Кто твои родители, Этра? 
— Мой отец вырезает арбалеты вон в той мастерской. Наверняка он сейчас смотрит в окошко и наблюдает за тобой. 
— Тогда ладно. Этра, ты у нас могучий воин, как я погляжу. 
— Смеёшься? Мне лишь одиннадцать! — и польщённый подросток стремительно скрывался в лавке отца. Дварф же, усмехаясь в бороду, переворачивался на другой бок и снова засыпал.

По ночам бродяга оставался на улице, несмотря на морозный холод северных холмов. И в глухой час, когда ночь чернее всего, а жители прячутся по домам, стараясь укрыться от ужасов тьмы, Обока будило непрекращающееся леденящее кровь хихикание. Поверие гласило, что этот бесовской хохот — предвестник чьей-либо смерти, и родители стращали своих отпрысков сказками о бугименах — упырях, что ловят одиноких путников в дороге, и поедают их плоть. "Найди себе ночлег, прежде чем ночь укроет тебя одеялом," — наставляли они детей. — "Не то чудовища пожрут твоё тело и душу." Россказни подкреплялись слухами об очередном страннике, чей разорванный труп нашли на пустоши неподалёку, и зачастую эти новости всё же оказывались правдой.

Дварф не раз встречался с этими ночными созданиями, и знал, что от них ожидать. Он крепко сжимал рукояти своих топоров и дожидался, пока наиболее шустрый упырь не добежит до него. После чего Обок вступал в схватку, стараясь не дать противникам окружить себя. Ночные бои проходили с переменным успехом — иногда дварфу удавалось парой-тройкой хороших ударов оттяпать несколько голов, но страшилища неизменно трепали Обока так, что ему приходилось хромать или ползти до ближайшей двери. По счастью, стоило лишь переступить порог чьего-либо дома, как чудовища испарялись в облаке густого дыма, и больше не беспокоили жителей. Дварф же, широко улыбаясь окровавленным ртом с выбитыми зубами, просился у хозяев на постой со словами: "Холодновато стало". Те, разведя руками, оставляли истерзанного у себя, но поутру Обок снова шёл в свой угол у колодца, чтобы провести очередной день в отдыхе и лечении.

Дни шли, и дварфу надоели холодный камень вместо подушки и сырая глина в качестве одеяла. Обок заглянул в лавку плотника, и понял, что ему совершенно точно нужна мебель. Купив предметы обстановки, дварф засунул кровать в свой рюкзак, взял в одну руку сундук и положил туда шкаф, после чего другой рукой сгрёб стол и стул. Под насмешливыми взглядами плотников и продавцов дварф горделиво проковылял к фонтану, где и свалил добро в одну большую кучу. Там он расставил мебель в своём углу и, довольный своим трудом, лёг под кровать и уснул. Проснувшись и освежившись глотком воды, Обок решил прибраться на улице, забрызганной его кровью и усыпанной собственными зубами, и стал подбирать хлам. Подобрав штук восемь зубов и где-то с десяток косточек, оставшихся после обеда ягодами, он положил их в сундук и плотно закрыл крышку. Кровь на мостовой уже замыло дождём, и оттирать камни ему не понадобилось. Что же до останков чертей, то бугимены были весьма удобны для носильщиков — их мёртвые тела спустя некоторое время исчезали в том же дыму, что и живые упыри. Выковыряв ещё пару ягодных косточек из бороды, Обок удовлетворённо вздохнул и стал любоваться обновлённым жилищем, то и дело похрапывая из-под кровати.

Вот так, размеренно, проходили для дварфа дни и ночи. Жители же обеспокоились. Пускай чудища и исчезают, если на улице никого, но вдруг они всё-таки зайдут внутрь, польстившись на живую кровь? Обок от них отмахнулся, уверив соседей, что твари на это неспособны. Однако сомнения точили людей, и, в очередной раз услышав мерзкое хохотание, они высыпали наружу, вооружённые кинжалами. Обок, зарубив чёрта и услышав шум позади себя, обернулся и крикнул: "Глупцы! Скорее внутрь!" Но люди его не слышали, обезумевшие от страха при виде уродливых созданий. Дварф бросился на подмогу торговцу, ошалело махавшему ножом перед мордой бугимена, и отрубил противнику голову. Другой же упырь укусил дварфа в ногу, и Обок свалился, выронив один из топоров. В глазах потемнело, и он стал ползти к ближайшему дому, чтобы бугимены исчезли, когда их цель окажется в укрытии. Люди же продолжали беспорядочно сражаться. Вот гоблин Труни увернулся от укуса клыкастой пастью и отбежал за угол. Вот человек из лавки портного упал от удара в голову, истекая кровью. Вот отец Этры корчится в агонии, пытаясь зажать рваную рану в брюшной части и остановить поток крови. Твари же скачут вокруг людей в смертоносной пляске — не битве, но бойне. Порог дома уже близко — ещё немного, и всё кончится. Занялся рассвет. "Мы спасены," — подумал Обок, и потерял сознание.

Время от времени он выпутывался из вязкой пелены, что окутывала его сознание. Сквозь бред он наблюдал страшную картину — озарённые солнечным светом демоны продолжают убивать людей. Отец Этры больше не шевелится. Портной съёжился и лежит лицом в грязи — похоже, мёртвый. Подмастерью из рыбной лавки перегрызли глотку. И самое неприятное: трое монстров явно движутся в сторону Обока. Приблизившийся дёргающейся походкой упырь пнул его в голову, и история дварфа закончилась. Утро застало забрызганный людской кровью колодец, обагрённую мостовую, лежащие на площади разодранные тела семерых людей и гоблина, а также мёртвого дварфа, бессильно обнимающего нижнюю ступеньку крыльца дома.